A summary of a year's impressions. EWD918.
(Речь на втором ежегодном весеннем банкете студенческого отделения Ассоциации вычислительной техники при Техасском университете.)
Как вы, наверное, уже догадались, название моей речи не совсем честное. Я говорю об учебном годе, и он даже не закончился. Но чем короче название, тем больше оно привлекает внимание, поэтому, в лучших деловых традициях, мы откажемся от честности в пользу продаваемости. (Не забывайте, что голландцев прозвали «греками Западной Европы». Это не слишком лестный отзыв об их торговой этике.)
Я считаю уместной небольшую нечестность в названии, потому что моя речь тоже будет немного нечестной. Я надену европейскую шляпу (начну вести себя, как европеец, — примечание переводчика), не потому, что она мне идёт больше других, — на самом деле, я люблю гулять с непокрытой головой — а потому, что от меня этого ожидают. По такому случаю. Нельзя расстраивать тех, кто тебя пригласил. И моя европейская нечестность частично состоит в том, что я должен сымитировать удивление, как будто я не посещал этот континент десятки раз.
Конечно, любой человек, который комментирует чужую страну, рискует, потому что он не может спрятаться под покровом скромности, как тогда, когда он критикует собственную страну. Позвольте мне сказать две вещи, чтобы уменьшить вероятность того, что меня выгонят из компании за антиамериканскую деятельность. Чтобы меня не линчевали, так сказать. Во-первых, мы с женой покинули нашу семью и нашу страну ради вашей, так что вы не думайте, что мы совершенно не симпатизируем вашим делам; во-вторых, я могу рассказать много гадостей о Европе. Например, я могу заметить, что с точки зрения конкуренции, кажется, не имеет значения, что вы делаете, потому что, какую бы чепуху вы ни делали, её с большой вероятностью аккуратно скопируют в Европе через одно или два десятилетия. (На скорую руку я могу вспомнить только два больших исключения: война во Вьетнаме и, до недавнего времени, искусственный интеллект.)
При обсуждении двух берегов Атлантического океана использование терминов из наших национальных мифов несёт одновременно опасности и выгоды грандиозного упрощения. Но, когда сделаны все оговорки, я считаю, что выгоды перевешивают опасности, потому что эти мифы, хотя они являются примитивными карикатурами, содержат, как мы скоро увидим, больше правды, чем нам хотелось или мы ожидали. Поскольку каждый пытается жить до определённого момента в соответствии с национальным мифом, эти национальные мифы становятся самосбывающимися пророчествами, и в той степени, в которой это истинно, мы должны считать себя выдуманными персонажами, героями литературы и фольклора.
Какова же сердцевина этих мифов? Европеец верит, что он спасёт Цивилизацию путём Просвещения, американец верит, что он спасёт общество с помощью Технологий. Европеец попытается решить проблему в первую очередь путём Мышления, американец с помощью бюджета размером в миллион долларов, чтобы купить Оборудование.
Поразительно, что эти мифы неистребимы, несмотря на опровергающие их факты. Правда ли, что европейское просвещение спасло цивилизацию? Если мне не изменяет память, в этом столетии Европа зажгла две мировых войны. Правда ли, что американские технологии спасли американское общество? Средняя производительность американского рабочего по всем параметрам составляет лишь половину производительности его европейского коллеги. (В статистике не сказано, включает ли Европа Британию; вероятно, нет.) Вот такие дела, но… Мифы продолжают существовать и формировать наши общества и, таким образом, нас самих: средний американец действительно окружён большим количеством технических побрякушек, и в его образовании больше пробелов.
(Да, я знаю, что наша страна тоже имеет странности: её название — «Нидерланды», её называют «Голландия», а её жителей называют и так и этак. Но у нас есть очень старые связи: наши основали Нью-Йорк, среди первых стран, которые почтил американский посол, были Нидерланды. Его звали Джон Адамс; возможно, вы о нём слышали. В декабре на Рождество мы решили поехать на нашу родину. Сразу перед отъездом моя жена встретила нашего соседа, живущего напротив, и рассказала ему, что мы уезжаем на несколько недель в Нидерланды. Его реакция: «О, как мило! Наверное, там сейчас лето?»)
Мы становимся жертвами не только мифов о нас, но и мифов о других людях. Ведь мы ехали в Мекку Технологий, не так ли? Эх, если бы мы знали. Пока мы устраивались на новом месте, больше всего нас поражала окружавшая нас глубочайшая техническая некомпетентность. Заказали гладильную доску в «Сирс». К этому, конечно, нужно привыкнуть — к тому времени, как мы пришли её забрать, она превратилась в фен для волос. Чтобы обеспечить газовое отопление, в нашем доме сделали электропроводку под электрическое отопление; для контроля влажности нам были нужны два компрессора, поэтому электропроводка была сделана для одного; в конце концов, мне пришлось прочитать человеку, который заведовал кондиционерами, лекцию по элементарной теории управления. Наивный, я полагал, что приехал сюда заниматься информатикой; сейчас я знаю о кондиционерах намного больше, чем когда-либо мечтал.
А теперь перейдём ближе к нашим общим интересам, к теме, которую я называю «наука о вычислениях». Мифы влияют на позицию, с которой мы рассматриваем эту тему. О чём она? О вычислительных машинах — как подсказывает название — или о том, как совладать со сложностью? Я хотел бы заметить, что эти вопросы не праздные. Что сделал Национальный научный фонд по поводу явного отставания США в информатике? Он дал каждому из ваших знаменитых университетов по несколько миллионов долларов, явно предписав потратить их на улучшение компьютерного оборудования — того, чего у них и так было слишком много. Когда в прошлом году делегация от крупного американского производителя компьютеров вежливо и с наилучшими намерениями спросила меня, чем она может помочь нашим исследованиям в Эйндховене, я смог выдавить только: «Как любезно с вашей стороны! Самая лучшая помощь от вас — не давать нам оборудования».
После прибытия мы узнали ещё одну вещь, которая изменила наше представление о вычислениях и наше видение роли университетов. Наивные, мы сильно беспокоились из-за того, что здесь интерфейс между поставщиком и потребителем сильно отличается от того, к которому мы привыкли: под лозунгом «вы останетесь довольны» (satisfaction guaranteed) американский поставщик перекладывает последние этапы контроля качества на плечи потребителя. На первый взгляд, эта практика выглядит практичной и выгодной, потому что если вашим потребителям не нужно качество, то зачем надрываться? Я боюсь, что эта практика бережёт копейку ценой рубля.
Мой modus operandi был разрабатывать продукцию, настолько качественную (согласно моим стандартам), насколько я могу сделать, по своим ощущениям. И мои клиенты были поражены безупречной службой того, что я им предлагал. Это было, конечно, приятным, но второстепенным результатом. Лично мне было важно показать, что работу можно выполнять превосходно, и повысить стандарты профессии. В последнее время я постепенно начинаю понимать, почему подобные тенденции никогда не получали развития здесь.
Если вы принимаете фразу «вы останетесь довольны» в качестве (негодного) критерия качества, то получаете опасное право порицать Альберта Эйнштейна за то, что придуманная им теория относительности слишком сложна для среднего ученика старших классов (highschool). Также вы получаете опасную возможность сделать потребителей довольными, не повышая качество продукции, а с помощью пропаганды, внушив потребителю «чувство глубокого удовлетворения». Наверное, именно это явление обозначают эвфемизмом «постиндустриальный сдвиг от производства к маркетингу».
«Удовлетворение пользователя» как критерий качества приводит к ещё одному последствию. Внутренние проблемы информатики и местные проблемы внедрения компьютеров в общество связываются крепким узлом. Таким образом, он отвечает за тот факт, что извне американская информатика кажется такой провинциальной.
Также он влияет на то, как рассматривают роль университетов. Примерно сто лет назад были созданы программы Ph. D. из-за того, что американской науки практически не существовало: за всё девятнадцатое столетие США дали только одного гениального учёного, Джозайю Уилларда Гиббса, и он не был известен на его собственной родине. Наука не существовала из-за того, что университеты занимались профессиональным обучением. Чтобы изменить эту ситуацию, были созданы программы Ph. D. Лекарство помогло, но частично. Помогло в том смысле, что сейчас, столетие спустя, американская наука существует, без сомнения. Не помогло в том смысле, что американские университеты по-прежнему исполняют роль профессионально-технических училищ. Ph. D. всего лишь создали ещё одну профессию, а именно, учёного-исследователя. Я это знал, но всё равно был поражён давлением на академию. Давление сильное, но незаметное. Как-то так получается, что многие — преподаватели, студенты — подсознательно чувствуют, что нужны очень веские причины и большая смелость, чтобы расстроить представителей компьютерной отрасли, Министерства обороны или коллегу в другой точке континента. Какая печальная ситуация.
Именно интенсивность этого давления побуждает меня уделить ещё несколько слов амбивалентному отношению американцев к науке и учёбе. Мы признаём, что «Джонни не умеет складывать», но спасаем ситуацию тем, что «Джонни умеет обращаться с машинами». Миф должен убрать несоответствие между американскими технологиями и «мальчиком с фермы», неиспорченным плодами с древа познания, до сих пор живущим в эдемском саду. Функция мифа — согласовывать то, что невозможно согласовать. Так что пока всё хорошо.
Чтобы вы увидели, сколько вреда может нанести миф, я прошу вас взглянуть на следующие три факта в совокупности.
(i) Со всей готовностью принимая экономическую ответственность, американский университет видит и соглашается с задачей обучать рабочую силу, добывать знания, технологии и методы для промышленности. В случае кафедры информатики промышленность есть ИТ.
(ii) Университету очень повезло, потому что сегодня он может работать на высокие технологии. Поскольку нельзя даже представить себе высокие технологии без серьёзной науки за ними, академия может и, следовательно, должна соединить научную и экономическую ответственность. В частности, кафедра информатики попадает практически в рай, так как ИТ и есть высокотехнологичная промышленность, если когда-то такая существовала на грешной земле. (Многие люди считают «высокие технологии» синонимом «компьютера».)
(iii) В ИТ, которые руководятся рекламными лозунгами собственного сочинения, корреляция между качеством продукции и её положением на рынке незначительна или даже отрицательна. Достижения информатики не влияют на приёмы в ИТ, и менеджмент, который работает по привычке, выработанной в эру, которая предшествовала высоким технологиям, изо всех сил отрицает, что он занимается высокими технологиями. Они будут шокированы до полной растерянности, если осознают, что их главная технология в высшей степени математична. Нет, лучше полагаться на старое доброе американское здравомыслие.
К этому мы пришли. Отрасль, которой мы служим, тяжело или смертельно больна. Общеизвестно, что нельзя вылечить туберкулёз обычным аспирином, но она соглашается принимать только одно лекарство — аспирин в новой упаковке с надписью «облегчение 24 часа в сутки» (и он не вредит желудку!). Мы столкнулись с дилеммой, возникшей из-за громадной разницы между тем, что общество заказывает, и тем, в чём общество нуждается. Я думаю, что у университета есть только один выход: делать своё дело, пока общество не придёт в сознание. Ну, хватит говорить о наших отношениях с ИТ.
В завершение два замечания, одно об университетах в целом, другое о Техасском университете в частности.
Я знал, что войду в среду, в которой граница между учёным и купцом опасно тонкая, в которой синдром «публикуй или сгинь» (publish-or-perish) настолько сильный, что Карл Фридрих Гаусс отказался бы от места. Но я оказался неготов к открытию, что при получении места одним из факторов является «заметность» кандидата; я не представлял, что устои общества купцов до такой степени пропитали академию. Аналогично, я был совершенно не готов к открытию, что Техасский университет предлагает своим студентам краткий курс под названием «Как продать (market) свой Ph. D.». На самом деле, это меня шокировало.
Последнее замечание относится к Техасскому университету, а именно, к распространённому ответу на вопрос, должны ли иностранные студенты платить больше за обучение, чем резиденты; 85% людей, которые спрашивали, думали, что это уместно. Я пришёл к грустному выводу, что 85% этих людей очень плохо понимают, при каких условиях наука процветает. Академия в основном космополитична, везде. Если она теряет это свойство, то она теряет свою силу и университеты деградируют до местечковых профессионально-технических училищ. Голландец Эразм чувствовал себя в равной степени дома в Кембридже, Лёвене, Париже и Швейцарии, и это родство сыграло критическую роль в том, чтобы снять шоры Средневековья. Феномен «странствующего студента» (Der Wanderstudent) сыграл критическую роль в установлении научных традиций. Иностранные студенты — критичный ингредиент научной жизни; то же нужно сказать об иностранном или хотя бы космополитичном штате преподавателей.
Вопрос осложняется тем, что пока ещё неясно, может ли американское высшее образование поддерживать своё существование самостоятельно. Мой последний анализ в одном из ваших превосходных научных институтов показал, что не менее 40% преподавателей в его штате (в основном или полностью) получили образование за пределами США. По международным меркам это слегка многовато. Нельзя забывать, что, если США не может поддерживать себя в научном плане, симптомы этого дефекта были подавлены. Они были подавлены по вине Гитлера, который обеспечил вам мощный приток обученных интеллектуалов.
Я твёрдо надеюсь, что в этом столетии, наконец-то, наука США станет настолько мощной, что сможет поддерживать себя самостоятельно. Сделать это можно только поняв, что учёные — граждане мира по своей природе, так как Наука принадлежит всем и призывает всех.
Остин, 19 апреля 1985 года.